Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Материализм. Сущность Христианства /

Рассмотренное нами противоречие между верою и любовью вынуждает нас практически, наглядно возвыситься над христианством и над специфической сущностью религии вообще. Мы доказали, что содержание и предмет религии совершенно человеческие, доказали, что теологическая тайна есть антропология, а тайна божественной сущности есть сущность человеческая. Но религия не сознает человеческого характера своего содер­жания; она даже противополагает себя началу человече­скому, или, по крайней мере, она не признает, что ее содер­жание человечно. Поэтому необходимый поворотный пункт истории сводится к открытому признанию, что сознание бога есть не что иное, как сознание рода, что человек может и должен возвыситься над пределами своей индивидуальности или личности, но не над законами и существенными определениями своего рода, что человек может мыслить, желать, представлять, чувствовать, ве­рить, хотеть и любить, как абсолютное, божественное существо, — только человеческое существо (1). Поэтому наше отношение к религии не является только отрицательным, но критическим; мы лишь отделяем истин­ное от ложного, — хотя; конечно, отделенная от лжи истина является всегда, как истина новая, существенно отличная от старой истины. Религия есть первое самосозна­ние человека. Религии потому и священны, что они — предания первоначального сознания. Но мы уже доказали, что то, что для религии является первым, т. е. богом, на самом деле, согласно свидетельству истины, является вторым, так как бог есть только объективированная сущность человека; а что религия признает вторым, т. е. человека, мы должны установить и признать как пер­вое. Любовь к человеку не должна быть производной; она должна стать первоначальной. Только тогда любовь будет истинной, священной, надежной силой. Если человече­ская сущность есть высшая сущность человека, то и прак­тически любовь к человеку должна быть высшим и первым законом человека. Человек человеку бог — таково высшее практическое основоначало, таков и поворотный пункт всемирной истории. Отношение ребенка к родителям, мужа к жене, брата к брату, друга к другу, вообще чело­века к человеку, короче, моральные отношения сами по себе суть истинно религиозные отношения. Вообще жизнь в своих существенных отношениях — всецело божествен­ной природы. Но свое религиозное освящение она получает вовсе не от благословения священника. Религия стремится сделать предмет священным, исключительно своим, по существу ей свойственным, внешним привнесением; тем самым она провозглашает себя исключительной священной силой; кроме себя она знает лишь земные, небожественные отношения; поэтому она и привходит к ним, чтоб своим присутствием их освятить и благословить.

Но брак, конечно, как свободный союз любви (2), — священен сам по себе, по природе заключенного здесь союза. Только тот брак есть брак религиозный или истинный, который соответствует сущности брака, любви. Так об­стоит дело и в отношении всех других нравственных свя­зей. Они только там являются моральными, они только там имеют нравственный смысл, где они сами по себе почитаются религиозными. Подлинная дружба сущест­вует только там, где дружба соблюдается с религиозной добросовестностью, как человек верующий соблюдает и хранит достоинство своего бога. Да будет же для тебя священна дружба, священна собственность, священен брак, священно благо каждого человека, но да будут они для тебя священны сами по себе!

В христианстве моральные законы понимаются как за­поведи божии; нравственность сделана критерием рели­гиозности; но тем не менее мораль имеет значение лишь подчиненное; сама по себе она не имеет значения религии. Это последнее значение приписывается только вере. Над моралью витает бог, как отличное от человека существо, которому принадлежит все лучшее, тогда как на долю человека приходится одно только падение. Все помыслы, которые должны были бы быть посвящены жизни и человеку, все лучшие силы свои человек отдает этому лишенному потребностей существу. Действительная причина обра­щается в безразличное средство; лишь представленная, лишь воображенная причина становится истинной, действи­тельной причиной. Человек благодарит бога за благодея­ния, которые оказал ему его же ближний, даже с ущербом для себя. Благодарность, приносимая им своему благоде­телю, есть благодарность только призрачная, она отно­сится не к нему, а к богу. Человек благодарен богу, ноне благодарен человеку (3). Так гибнет нравственное настрое­ние в религии! Так жертвует человек человеком богу! Кровавое человеческое жертвоприношение есть на самом деле только грубо чувственное выражение сокровенной тайны религии. Где приносились богу кровавые человече­ские жертвы, там эти жертвы считались наивысшей жерт­вой, а чувственная жизнь — наивысшим благом. Поэтому человек приносил жизнь в жертву богу лишь в необычай­ных случаях и верил, что он оказывает этим богу величай­шую честь. Если христианство, по крайней мере в наше время, не приносит больше кровавых жертв своему богу, то это происходит, если откинуть другое основание, только потому, что человеческая жизнь не считается уже наивыс­шим благом. Вместо нее жертвуют богу душой, настрое­нием, ибо они считаются благом более высоким. Но общее между этими жертвами заключается в том, что человек в религии приносит в жертву обязанности человеческие, — как, например, обязанность уважать жизнь ближнего или быть благодарным, — обязанностям религиозным, отношение к человеку — отношению к богу. Христиане, благодаря понятию вседовольства божия, являющегося лишь предметом чистого поклонения, устранили во вся­ком случае многие нелепые и дикие представления. Но это вседовольство есть только абстрактное, метафизическое понятие, которое никоим образом не оправдывает особой сущности религии. Потребность поклонения только с одной стороны охлаждает, как всякая односторонность, религиозное чувство; поэтому, чтобы установить взаим­ность, необходимо было, если не прямо на словах, то на деле, допустить в боге определения, отвечающие субъек­тивным потребностям. Все действительные определения религии покоятся на взаимности (4). Религиозный человек мыслит о боге, потому что бог мыслит о нем, он любит бога, потому что бог прежде возлюбил его и т. д. Бог ревнует к человеку — религия ревнует к морали (5); она высасы­вает из морали лучшие силы; она отдает человеку челове­ческое, а богу — божеское. И богу принадлежит истинное, полное душевности настроение, ему принадлежит сердце. Если в те времена, когда религия была священной, брак, собственность и государственные законы встречали уваже­ние к себе, то основание к тому было не в религии, а в том первоначальном, естественно-моральном и правовом созна­нии, которому правовые и нравственные отношения казались священными как таковые. Если право не является священным само по себе, то оно тем более не станет свя­щенным чрез религию. Собственность стала священной не потому, что она представлялась божественным учрежде­нием, а потому, что она считалась сама по себе священной, она и стала рассматриваться как учреждение божествен­ное. Любовь не потому священна, что она есть предикат бога, но она является предикатом бога потому, что она божественна сама по себе. Язычники поклонялись свету и родникам не потому, что это — дары божии, но потому, что они сами по себе представлялись человеку как нечто благодетельное, потому что они услаждали страждущего; за эти прекрасные их качества и воздавалась им божеская честь.

Где мораль утверждается на теологии, а право — на божьих постановлениях, там можно оправдать и обосновать самые безнравственные, несправедливые и позорные вещи. Я могу обосновать мораль на богословии лишь в том слу­чае, если я уже определяю божественную сущность по­мощью морали. В противном случае у меня не будет ника­кого критерия нравственного и безнравственного, а будет лишь безнравственное, произвольное основание, откуда я могу вывести все что угодно. Таким образом, если я хочу обосновать мораль на боге, я должен ее уже предположить в боге, т. е. я могу обосновать мораль и право, короче, все существенные отношения лишь ими самими, и я их обосно­вываю правильно, согласно истине, лишь тогда, когда обосновываю их ими самими. Полагать что-либо в боге или выводить из бога — значит уклоняться от испытующего разума и, не отдавая себе отчета, устанавливать что-либо как нечто несомненное, неприкосновенное и священное. Поэтому, если и не прямо злая, коварная цель, то во вся­ком случае самоослепление лежит в основе всех определе­ний морали и права с помощью богословия. Если смотреть на право серьезно, то ему не нужно никакого поощрения или помощи свыше. Нам не нужно христианского госу­дарственного права: мы нуждаемся лишь в разумном, спра­ведливом, человеческом государственном праве. Все спра­ведливое, истинное и доброе везде имеет в себе самом, в своем качестве, основание своей святости. Там, где относятся к морали серьезно, там она уже сама по себе почитается божественной силой. Если мораль не обоснована на себе самой, тогда не существует внутренней необходимости для морали, и она отдается на безграничный произвол ре­лигии. Таким образом в вопросе об отношении самосознающего разума к религии речь идет только об уничтожении иллю­зии — иллюзии не безразличной, но, напротив, действую­щей очень вредно на человечество и отнимающей у человека не только силу действительной жизни, но и понимание истины и добродетели; ведь даже любовь, как самое искрен­нее, внутреннее настроение, становится благодаря рели­гиозности лишь мнимой, иллюзорной любовью, ибо рели­гиозная любовь любит человека только ради бога, т. е. она лишь призрачно любит человека, а на самом деле любит только бога.

Если мы, как сказано, изменим в обратном порядке религиозные отношения и то, что религия считает сред­ством, будем неизменно рассматривать как цель и то, в чем она видит лишь нечто подчиненное, побочное и обус­ловленное, возвысим до значения причины, тогда мы раз­рушим иллюзию и осветим вопрос непомраченным светом истины. Таинства крещения и причастия, эти существен­ные, характерные символы христианской религии, помогут нам утвердить эту истину и сделать ее очевидной.

Вода крещения является для религии только средством, с помощью которого св. дух сообщается человеку. Но это определение ставит религию в противоречие с разумом и истинной природой вещей. С одной стороны, естественное свойство воды как бы играет здесь некоторую роль, но с другой — оно не имеет никакого значения, и вода пред­ставляется чисто произвольным орудием божией благо­дати и всемогущества. Но мы освободимся от этих и дру­гих невыносимых противоречий и уразумеем истинное значение крещения лишь при взгляде на него как па ука­зание значения воды для человека. Крещение должно представлять нам чудесное и вместе с тем естественное дей­ствие воды на человека. И действительно, вода оказывает не только физическое, но также нравственное и интеллек­туальное влияние на человека. Вода очищает человека не только от телесной грязи, но в воде спадает у него также и слепота с глаз: он видит, он мыслит яснее; он чувствует себя свободнее; вода угашает пыл страстей. Сколько свя­тых прибегали к помощи естественных свойств воды, чтобы преодолеть наваждение дьявола! В чем отказывала им благодать, то давала им природа. Вода оказывает услуги не только диэтетике, но и педагогике. Опрятность, омове­ние — это первая, хотя и низшая добродетель (6). В холод­ной воде потухает пыл эгоизма. Вода есть самое естествен­ное и первое средство для сближения с природой. Водяная баня есть как бы химический процесс, в котором наше я растворяется в объективной сущности природы. Вышедший из воды человек является новым, возрожденным человеком. Учение, что мораль ничего не значит без средств благо­дати, правильно в том случае, если мы на место воображае­мых сверхъестественных средств благодати поставим есте­ственные средства. Мораль бессильна без природы, она должна опираться на простейшие естественные средства. Глубочайшие тайны скрываются во всем обычном и повсе­дневном, игнорируемом супранатуралистической религией и умозрением, причем действительные тайны приносятся в жертву тайнам иллюзорным: так здесь, например, действительное чудесное свойство воды приносится в жертву ее воображаемой чудесной силе. Вода есть самое простое из средств благодати или врачевания от болезней как души, так и тела. Но вода действует только тогда, когда ею пользуются часто и правильно. Крещение, как единичный акт, есть или совершенно бесполезное, или, если с ним соединяются надежды на реальный эффект, вполне суеверное учреждение. Напротив, оно предста­вляется разумным и почтенным учреждением, если в нем символизируется и прославляется моральная и физиче­ская целебная сила воды и природы вообще.

Но таинство воды нуждается еще в дополнении. Вода, как всеобщий элемент жизни, напоминает нам о нашем происхождении от природы, и это напоминание роднит нас с растениями и животными. При крещении водою мы преклоняемся перед могуществом чистых сил природы; вода есть материал для естественного равенства и свободы, зеркало золотого века. Мы, люди, отличаем себя от ра­стительного и животного мира, который мы вместе с неор­ганическим царством обозначаем одним общим названием природы, — отличаем себя от природы. Поэтому мы должны ознаменовать еще и это наше существенное отличие. Символами этого нашего отличия служат вино и хлеб. Вино и хлеб по своему веществу суть продукты природы, а по своей форме — продукты человека. Если мы заявляем при помощи воды, что человек бессилен без при­роды, то с помощью вина и хлеба мы утверждаем, что природа, по крайней мере в области духовной, бессильна без человека; природа нуждается в человеке, как человек в природе. В воде прекращается человеческая, духовная деятельность; а в вине и хлебе она достигает наслаждения собою. Вино и хлеб суть сверхъестественные продукты — в единственно возможном и истинном смысле, не противо­речащем разуму и природе. Если мы в воде поклоняемся чистой силе природы, то в вине и хлебе мы поклоняемся сверхъестественной силе духа и сознания человеческого. Поэтому этот праздник вина и хлеба доступен только чело­веку зрелому, с развитым сознанием, а крещение доступно уже и детям. Но вместе с тем мы прославляем здесь и истинное соотношение духа и природы: природа дает ма­терию, а дух— форму. Праздник крещения водою вливает в нас благодарность к природе, а праздник хлеба и вина — благодарность к человеку. Вино и хлеб принадлежат к древнейшим изобретениям. Вино и хлеб объективируют, символизируют ту истину, что человек есть бог и спаси­тель.

Еда и питье составляют мистерию причастия — еда и питье на самом деле, сами по себе являются актом религиозным; но крайней мере должны быть им (7). Поэтому вспоминайте при каждом куске хлеба, утоляющем муки голода, и при каждом глотке вина, веселящем сердце, о том, боге, который расточает эти благодатные дары — о человеке! Но из-за благодарности к человеку не забывайте о благодарности к природе! Не забывайте, что вино есть кровь, а хлеб есть плоть растений, которые ради блага вашего существования пожертвовали собою! Помните, что растение символизирует сущность природы, которая самоотверженно жертвует собою ради вашего наслажде­ния! Итак, не забывайте о благодарности, которой вы обя­заны естественным свойствам хлеба и вина! И если пока­жется вам смешным, что я называю религиозным актом еду и питье, эти обычные, повседневные акты, которые совершаются людьми без чувства и мысли, то вспомните, что и принятие даров для многих представляется бес­смысленным и бездушным актом, так как оно часто совер­шается; и чтоб уразуметь религиозный смысл вкушения хлеба и вина, представьте себе, что этот столь повседнев­ный акт неестественно и насильственно прерывается. Голод и жажда разрушают не только физические, но также и духовные и нравственные силы человека; они лишают его человеческого образа, лишают рассудка и сознания. О, если б ты испытал подобную нищету и бедствие, то как бы ты стал благославлять и хвалить естественные свойства хлеба и вина, опять даровавших тебе твою человечность и твой ум! Поэтому стоит изменить обычный ход вещей, чтобы придать обычному значение необычного и озарить жизнь как таковую религиозным смыслом. Поэтому да будет нам священным хлеб, священно вино, а также священна вода! Аминь.

Примечания.

1.Со включением природы; ведь как человек принадлежит к существу природы, — это важно для опровержения вульгарного материализма, — так в природа принадлежит к существу человека; это служит опровержением субъективного идеализма, этой тайны нашей «абсолютной» философии, по крайней мере в отношении к природе. Только чрез тесное соединение человека с природой можем мы преодолеть супранатуралистический эгоизм христианства.

2.Да, только как свободный союз любви; ибо такой брак, узы которого являются лишь внешним ограничением, а не добро­вольным, самоудовлетворенным самоограничением любви, короче, всякий брак невольный, нежеланный, несамоудовлетворенный не есть брак истинный и, следовательно, моральный.

3.«Бог творит благо через начальство, господ и всякую тварь, вследствие чего народ бывает привержен к твари, а не к творцу, и не восходит через них к своему создателю. Отсюда произошло, что язычники обращали в богов своих царей... Ибо человек или не может или не хочет понять, что всякое деяние, ибо благо, приходит от бога, а не от твари, хотя она и является средством, которым бог действует, помогает и наделяет нас» (Лютер, ч. IV, стр. 237).

4.«Я прославлю прославляющих меня, а бесславящие меня будут посрамлены!» (I. Самуил, 2, 30). «О преблагий отец! Даше низкий червь, достойный вечного презрения, исполнен уверен­ности, что ты любишь его, так как он чувствует, что он любит, или, вернее, так как он предчувствует, что ты любить его. Следова­тельно, всякий, кто уже любит, но сомневается в том, что и его любят» (Бернард ad Thomam, Epist. 107). Прекрасное к очень важное изречение. Если я не заступаюсь за бога, то и бог не засту­пится за меня; если я не люблю, то и меня не любят. Страдательный залог является сознающим себя действительным залогом, объект является сознающим себя субъектом. Любить — значит быть че­ловеком, а быть любимым — значит быть богом. Я любим, говорит бог; я люблю, говорит человек. Лишь позднее это отношение изме­няется, и страдательный залог обращается в действительный.

5.«И сказал господь Гедеону: народа с тобой слишком много, не могу я предать мидианитян в руки их, чтобы не возгордился Израиль предо мною и не сказал: «моя рука спасла меня», т. е. «Израиль не должен присваивать себе то, что мне принадлежит» (Richter 7, 2). «Так говорит господь: проклят человек, надеющийся на людей. Благословен человек, который надеется на господа и ко­торого упование - господь» (Иерем., 17, 5 и 7). «Бог не требует наших денег, тела и имущества, все это он предает кесарю (т. е. представителю мира и государства) и через кесаря — нам. Лишь сердце, которое есть высшее и лучшее в человеке, оставил он ему, и это сердце надо отдать богу, если мы верим в него» (Лютер, ч. XVI, стр. 505).

6.Очевидно, христианское крещение водою есть только пере­житок древних естественных религий, где, как, например, у персов, вода была религиозным средством очищения (S. Rhode, Die heilige Sage etc., p. 305, 426 и f.). Но здесь крещение водою имело более истинный и, следовательно, более глубокий смысл, чем у христиан, так как оно опиралось па естественное свойство и значение воды. Но, разумеется, наш умозрительный и богословский супранатура­лизм не понимает этих простых воззрений на природу древних религий. Поэтому, если персы, индусы, египтяне и евреи обратили физическую чистоплотность в религиозную обязанность, то в этом отношении они были гораздо более благоразумны, чем христиан­ские святые, которые в физической нечистоплотности видели и осу­ществляли сверхъестественное начало своей религии. Сверхъесте­ственность в теории становится противоестественностью на прак­тике. Сверхъестественность есть только эвфемизм для противо­естественности.

7.«Еда и питье — дело нетрудное и самое любезное для людей: даже самым радостным делом на свете является еда и питье, и, например, существует поговорка: перед едой не пляшут; или: на сытом брюхе сидит веселая башка. В итоге еда и питье есть любез­ное и необходимое дело, которому люди легко и скоро научаются. Такое же приятное и необходимое дело предлагает нам и господь наш Христос, когда говорит: Я приготовил вам веселое и приятное пиршество, я не хочу возложить на вас тяжелого дела... Я учредил для вас тайную вечерю» и т. д. (Лютер, ч. XVI, стр. 222).