Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Материализм. Сущность Христианства /

Второе лицо, как открывающий себя, проявляющий себя, изрекающий о себе бог, есть творящее начало в боге. Мир не есть бог, он есть нечто другое, противополож­ное богу, или, по крайней мере, если это выражение слиш­ком сильно, поскольку вещь названа своим именем, — нечто отличное от бога. По то, что отличается от бога, не может происходить непосредственно от бога, а вытекает из различия в самом боге. Второе лицо есть сознающий себя бог, отличающий себя от себя в себе, противопостав­ляющий себя самому себе и поэтому являющийся своим собственным объектом. Самоотличение бога от себя са­мого есть основа всего того, что от него отличается; следо­вательно, первопричина мира есть самосознание. Бог мыслит мир, прежде всего потому, что мыслит себя; мыс­лить себя — значит рождать себя; мыслить мир — зна­чит творить мир. Рождение предшествует творению. Продуктивная идея мира, как сущности, отличной от бога, обусловливается продуктивной идеей другого су­щества, подобного богу.

Но этот миротворческий процесс есть не что иное, как мистическая перифраза психологического процесса, не что иное, как объективирование единства сознания и самосознания. Бог мыслит себя — значит он сознает себя; бог есть самосознание, представляемое как объект, как сущность; но, сознавая себя, мысля себя, бог вместе с тем мыслит нечто другое, чем он сам есть; ибо сознавать себя — значит отличать себя от другого возможного, только пред­ставляемого или действительного. Поэтому и мир, по край­ней мере, возможность, идея мира, связывается с созна­нием, или скорее, обусловливается им. Сын, мыслимый от себя, объективированный, первообразный, другой бог, есть начало мироздания. Истина, лежащая в основе этого, есть сущность человека: единство его самосознания с сознанием чего-то другого, одновременно с ним тожде­ственного и не тождественного. И второе, подобное ему по существу, неизбежно является посредником между пер­вым и третьим. Мысль о другом, вообще отличном по су­ществу, вытекает впервые из мысли о другом, подобном мне по существу.

Сознание мира есть сознание моей собственной ограни­ченности (если бы я не знал о мире, я ничего не знал бы об ограниченности); но сознание моей ограниченности противоречит стремлению моей личности к неограничен­ности. Я не могу непосредственно перейти от абсолютной личности (бог есть абсолютное я) к ее противоположности; я должен смягчить, подготовить, сгладить это противоре­чие сознанием такого существа, которое, правда, есть дру­гое существо и в силу этого обнаруживает мою ограни­ченность, но в то же время утверждает, объективирует мою сущность. Сознание мира есть смиряющее сознание; творение было «актом смирения», но первым камнем пре­ткновения, о который разбивается гордость личности, яв­ляется "ты", другое «Я». Прежде чем вынести взгляд, не отражающий в себе образа нашего «Я», «Я» должно закалить свой взор созерцанием «ты». Другой человек является связующим звеном между мною и миром. Я за­вишу от мира и сознаю эту зависимость, ибо сперва я чувствую свою зависимость от другого человека. Если бы я не нуждался в людях, то не нуждался бы и в мире. Я примиряюсь, я сближаюсь с миром только посредством другого человека. Без другого лица мир казался бы мне не только мертвым и пустым, но и бессмысленным и не­разумным. Человек уясняет и познает себя только благо­даря другому; а для того, чтобы понимать мир, я должен понимать самого себя. Человек, существующий исключи­тельно ради себя, бессознательно и безразлично потерялся бы в океане природы; он не понимал бы ни себя как чело­века, ни природы как таковой. Первый объект человека есть человек. Понимание природы, влекущее за собой сознание мира как мира, относится к более позднему вре­мени, так как оно возникает впервые чрез акт отделения человека от себя самого. Греческим натурфилософам пред­шествовали так называемые семь мудрецов, мудрость кото­рых относилась только к человеческой жизни.

Следовательно, посредником между «Я» и сознанием мира является сознание второго лица. Так человек стано­вится богом человека. Своим существованием он обязан природе, а тем, что он человек, — человеку. Без другого человека он ничего не может сделать не только в физи­ческом, но и в духовном отношении. Четыре руки могут сделать больше, чем две; две пары глаз видят больше, чем одна. И эта объединенная сила отличается от единичной не только количественно, но и качественно. Единичная человеческая сила ограничена; соединенная с другими, она бесконечна. Знание одного человека ограничено, но не ограничен разум, не ограничена наука, поскольку она есть общий акт человечества, и не только потому, что над созданием науки совместно работает бесчисленное множество людей, но и потому, что научный гений извест­ной эпохи соединяет в себе определенным, индивидуальным образом умственные силы всех предыдущих гениев, благо­даря чему его сила но является единичной. Остроумие, проницательность, фантазия, чувство, как нечто отлич­ное от ощущения, разум — все эти так называемые ду­шевные силы суть силы всего человечества, а не отдельного человека; это — продукты культуры, продукты челове­ческого общества. Огонь остроумия зажигается только там, где человек сталкивается с человеком, поэтому его больше в городе, чем в деревне, и в больших городах боль­ше, чем в маленьких; чувство и фантазия возникают только там, где человек освещается и согревается близо­стью человека; поэтому любовь, акт общественный, по­рождающий величайшие страдания при отсутствии взаимности, является первоисточником поэзии; разум возникает только там, где человек говорит с человеком; он зарож­дается только в речи, акте общественном. Первые акты мышления были вопросы и ответы. Сначала мышление обусловливалось двумя лицами. На более высокой сту­пени культуры человек удваивается, и теперь он может одновременно играть роль первого и второго лица. Поэ­тому древние народы, жившие чувственными восприятиями, отождествляли мышление и слово. Они мыслили только тогда, когда говорили; их мышление состояло только в разговоре.

Простые люди, то есть люди, не получившие отвле­ченного образования, и до сих пор не понимают написан­ного если они не читают вслух, не произносят читаемого громко. В этом отношении Гоббс вполне справедливо производит человеческий рассудок от слуха.

Космогоническое начало в боге, сведенное на отвле­ченные логические категории, выражает собой только тавтологию: различное может произойти только из на­чала различия, а не из простой сущности. Христианские философы и богословы, защищавшие учение о сотворении мира из ничего, не могли совершенно обойти старого пра­вила: «из ничего не возникает ничего», ведь оно выражает закон мышления. Правда, они не считали началом раз­личных материальных вещей действительную материю, но зато они сделали началом действительной материи — божественный рассудок, который есть средоточие всех вещей, духовная материя, сын же есть мудрость, наука, рассудок отца. Различие между языческой вечностью материи и христианским творением заключается только в том, что язычники приписывали миру действительную, объективную, а христиане беспредметную вечность. Вещи существовали до начала века, но не как объект чувства, а как объект духа. Христиане, принципом которых был принцип абсолютной субъективности (1), мыслили все только опосредствованным образом, пользуясь этим принципом. Поэтому материя субъективная, воображаемая, представ­ляемая их субъективным мышлением, кажется им перво­начальной материей, значительно превосходящей дей­ствительную, чувственную материю. Но тем не менее это различие есть только различно в способе бытия. Мир вечно пребывает в боге. Или, может быть, он возник в нем подобно внезапной затее, капризу? Конечно, можно ду­мать и так, но в таком случае человек обожествляет только свое собственное неразумие. Если я сохраняю разум, то я могу выводить мир только из его сущности, из его идеи, то есть выводить один образ его существования из другого — иначе говоря: я могу выводить мир только из него самого. Мир заключает свою причину в самом себе, как и все в мире, что претендует на название истин­ной сущности. Своеобразная сущность, все, что сообщает существу определенный характер, есть нечто необъяснимое, непроизводное в обыкновенном смысле, что существует чрез себя и имеет свое основание в себе самом.

Различие между миром и богом как творцом мира — только формальное, несущественное. Божественный рас­судок, средоточие всех вещей, есть сама божественная сущность; поэтому бог, мысля и сознавая себя, одновре­менно мыслит и сознает мир, полноту бытия. Существо божие есть не что иное, как отвлеченная, производная, мыслимая сущность мира; а сущность мира — не что иное, как действительное, конкретное, чувственно созер­цаемое существо божие; таким образом творение есть не что иное, как только формальный акт. Ведь все, что до начала творения было предметом мысли, рассудка, становится благодаря творению предметом чувства, но по содержанию пребывает неизменным, хотя и остается необъяснимым происхождение действительной, мате­риальной вещи от предмета мысли (2). То же можно сказать о множественности и различии, если мы возводим мир к этой отвлеченной категории в про­тивоположность простоте и единству божественной сущ­ности. Действительное различие может быть выведено только от существа, различного в самом себе. Но я отношу различие к первоначальному существу, так как для меня различие уже из начала есть истина и сущность. Если различие ничтожно само по себе, то оно немыслимо и в прин­ципе. Я полагаю различие как сущность, как истину, там, где я вывожу его из первоначальной сущности, и наоборот: то и другое тождественно. Разумное выражение этого есть следующее: различие составляет такую же неотъемлемую принадлежность разума, как и единство. Но если различие является существенным определе­нием разума, то я могу выводить различие только из раз­личия, объяснять его только им самим, потому что оно есть первоначальная, сама собой понятная, самое себя утверждающая вещь. Откуда произошел мир, отличный от бога? Из различения богом себя в самом боге. Бог мыслит себя, он служит объектом для себя, он отличает себя от себя — так возникает это различие, мир — из различия другого рода, внешнее из внутреннего, сущее из деятельного, из акта различения. Таким образом, я основываю различие только через самого себя: оно есть первоначальное понятие, граница моего мышления, закон, необходимость, истина. Последнее различие, которое я могу мыслить, есть различие существа от себя и в себе. Различие одного существа от другого понятно само собой, оно обусловливается их существованием, является оче­видной истиной: их два. В мышлении же я обосновываю различие только тогда, если я приписываю его одному и тому же существу, если я связываю его с законом тождества. В этом заключается последнее истинное раз­личие. Космогоническое начало в боге, сведенное к его по­следним основаниям, есть не что иное, как акт мышления, объективированный в своих простейших элементах. Если я отниму от бога различие, то у меня не будет материала для мышления; бог перестанет быть объектом мышления, ибо различение есть существенный принцип мышления. И поэтому, допуская в боге различие, я утверждаю, я объективирую истинность и необходимость этого прин­ципа мышления.

Примечания.

1.Уже во втором издании я стремился изгнать из своего труда иностранные слова, в том числе ненавистное мне слово, «субъектив­ность». Соответствующие ей слова: «своеобразие», «индивидуаль­ность», «Я»; далее: «душа», «приятность» или «человечность», по­жалуй, духовность, «нечувственность». Для слова «субъективность» или «субъективный» совершенно тождественного выражения нет — в смысле противоположности предметному, во всяком случае, нет общеупотребительного выражения. То же самое приложимо и ко многим другим словам.

2.Поэтому объяснение мира бытием творца — не более чем самообман.