Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Материализм. Сущность Христианства /

Вера в силу молитвы, — а молитва является религиоз­ной истиной только тогда, когда ей приписывают силу и власть над предметами, окружающими человека, — равносильна вере в силу чуда, а вера в чудо тождественна с сущностью веры вообще. Только вера способна молиться, только молитва веры имеет силу. Но вера есть не что иное, как совершенная уверенность в реальности, то есть в безус­ловной силе и истинности субъективного в противополож­ность границам, то есть законам природы и разума. Поэтому специальный объект веры есть чудо, вера есть вера в чудо, вера и чудо абсолютно нераздельны. Все, что является чудом или чудотворной силой в смысле объектив­ном, есть вера в смысле субъективном; чудо есть внешнее проявление веры, вера есть внутренняя душа чуда, чудо духа; вера есть чудо чувства, лишь объективирующего себя во внешнем чуде. Для веры нет ничего невозможного — и это всемогущество веры осуществляется только во внеш­нем чуде. Чудо есть только осязательный пример того, что может сделать вера. Беспредельность, безмерность чувства, одним словом: супранатурализм, сверхъестест­венность есть сущность веры. Вера относится только к тому, что вопреки ограничениям, то есть законам природы и разума, объективирует всемогущество человеческого чувства, человеческих желаний. Вера освобождает жела­ния человека от уз естественного разума; она одобряет то, что отрицается природой и разумом; она доставляет человеку блаженство, потому что удовлетворяет его субъективные желания. Истинная вера не смущается никаким сомнением. Сомнение возможно только там, где я выхожу за пределы моего существа, переступаю грань моей субъективности, приписываю реальность и право голоса чему-нибудь другому, отличному от меня, где я соз­наю субъективность, то есть ограниченность моего су­щества, и стараюсь расширить ограничивающие меня пределы. Но вере чужд самый принцип сомнения, потому что она считает субъективное — объективным, абсолют­ным. Вера есть не что иное, как вера в божественность человека. «Вера есть мужественное убеждение сердца, что бог наделяет тебя всякими благами. Такой веры, возлагаю­щей все свое упование на бога, бог требует в первой запо­веди, когда он говорит: Я господь бог твой... это значит: я хочу быть твоим единым богом, ты не должен искать другого бога; я помогу тебе во всякой нужде... Не думай, что я твой враг и не желаю помогать тебе. Думая так, ты считаешь меня не тем, что я есть. Будь уверен, что я хочу быть милостивым». «Бог относится к тебе так, как ты относишься к нему. Если ты думаешь, что он гневается на тебя, значит, он гневается. Если ты думаешь, что он не жалеет тебя и хочет ввергнуть тебя в ад, значит, это действительно так. Бог таков, каким ты его себе пред­ставляешь». "Во что ты веришь, тем ты и владеешь; то, чему ты не веришь, того и нет у тебя». «Поэтому с нами происходит то, во что мы верим. Если мы считаем бога своим богом, то он, разумеется, не может быть чортом. Если же мы не считаем его своим богом, значит, он не бог, а всепожирающий огонь». «Благодаря неверию мы превращаем бога в чорта (1). Итак, если я верю в бога, значит, у меня есть бог, то есть вера в бога есть бог чело­века. Если мой бог таков, какова моя вера, значит, су­щество божие есть только сущность веры. Ты не можешь верить в благого бога, если ты недобр по отношению к себе, если ты не веришь в человека, если он не имеет для тебя значения. Веруя, что бог существует для тебя, ты веришь в то, что ничто не может противиться и противоречить тебе. Но веруя, что ничто не может противиться тебе, ты веруешь в то, что ты — ни много, ни мало, — сам бог (2). Бог не есть другое существо: это только призрак, одно воображение. Бог есть твоя собственная сущность: это выражается уже тем, что бог, по-твоему, существует для тебя. Итак, вера есть только непоколебимая самоуверен­ность человека, его несомненная уверенность в то, что его собственная субъективная сущность есть объективная, абсолютная сущность, существо существ.

Представление мира, вселенной, неизбежности не огра­ничивает веры. Вера считается только с богом, то есть с неограниченной субъективностью. Если в человеке за­рождается вера, значит, мир для него перестал или перестает существовать. Поэтому вера в истинную, близкую, ожидаемую кончину этого противоречащего христианским желаниям мира есть проявление сокровенной сущности христианской веры. Эта вера нераздельна с остальным содержанием христианской веры, и уничтожение ее равно­сильно уничтожению, отрицанию истинного, положитель­ного христианства (3). Сущность веры, проявляющейся во всех своих частях, сводится к существованию того, что желательно человеку. А он желает быть бессмертным, и он бессмертен; он желает, чтобы было такое существо, власть которого превышала бы власть природы и разума, и оно существует. Он желает, чтобы существовал мир, отвечающий желаниям его сердца, мир неограниченной субъективности, то есть мир невозмутимого чувства, не­прерывного блаженства; но тем не менее существует мир, противоположный этому сердечному миру; и поэтому он должен погибнуть — что так же неизбежно, как необхо­дим бог, необходима абсолютная сущность человеческого чувства. Вера, любовь и надежда составляют христиан­скую троицу. Надежда относится к исполнению обетов — тех желаний, которые еще не исполнены, но будут испол­нены; любовь — к существу, дающему и исполняющему эти обеты; вера — к тем обещаниям, к желаниям, которые уже почти исполнились, стали историческими фактами.

Чудо есть существенная часть христианства, сущест­венное содержание веры. Но что такое чудо? Это не что иное, как осуществившееся супранатуралистическое жела­ние. Апостол Павел поясняет сущность христианской веры на примере Авраама. Авраам не мог рассчитывать на по­томство естественным путем. Иегова обещал ему потомство в виде особой милости. И Авраам верил в это обещание вопреки природе. Поэтому его вера считается праведной заслугой; ведь необходима большая сила воображения, чтобы признать достоверным то, что противоречит опыту, по крайней мере разумному, закономерному опыту. Но что же было предметом этого божественного обетования? Потомство: предмет человеческого желания. Во что же верил Авраам, веруя в Иегову? Он верил во всесильное существо, могущее исполнить все человеческие желания. «Есть ли что трудное для господа?»(4).

Впрочем, зачем нам брать в пример Авраама. Оче­видные доказательства этого встречаются и в позднейшее время. Чудо насыщает голодных, исцеляет слепорожден­ных, глухих и хромых, спасает людей от опасностей жизни, воскрешает мертвых по просьбе их родственников. Сле­довательно, чудо удовлетворяет человеческие желания, которые не всегда имеют в виду только себя, как, например, желание воскресить мертвого, но всегда претендуют на чудесную силу, чудесную помощь и поэтому являются сверхъестественными, супранатуралистическими жела­ниями. Но чудо отличается от естественного и разумного способа удовлетворения человеческих желаний и потреб­ностей тем, что оно удовлетворяет желания человека способом, соответствующим сути его желания, достойным его. Желание не считается ни с пределом, ни с законом, ни со временем; оно хочет быть исполненным немедленно, мгновенно. И вот — тотчас вслед за желанием происходит чудо. Сила чуда осуществляет человеческие желания моментально, непосредственно, не считаясь с препятст­виями. Выздоровление больных не есть чудо; тайна чуда заключается в том, что они выздоравливают по одному слову. Таким образом, не созидаемым продуктом или объектом осуществляет чудо нечто абсолютно новое, невиданное, непредставляемое и немыслимое, в этом случае оно было бы существенно иной и вместе с тем объективной, деятельностью, — только своим способом, своим образом действия отличается чудо от деятельности природы и ра­зума. Но деятельность, которая по существу, по содержанию есть естественная, чувственная и только по способу действия или по форме представляется сверхъестественной, сверхчувственной, — такая деятельность есть только фантазия или сила воображения. Поэтому сила чуда есть только сила воображения.

Чудотворная деятельность есть деятельность целесооб­разная. Тоска по умершему Лазарю, желание родственников вернуть его к жизни были побудительной причиной его чудесного воскрешения, а самое дело воскрешения было удовлетворением их желания, было целью. Разумеется, чудо совершилось «во славу божию, чтобы прославился сын божий». Но слова пославших за господом сестер Ла­заря: «видишь, друг твой болен», — и слезы, пролитые Иисусом, придают чуду человеческое происхождение и цель. Смысл таков: сила, воскрешающая мертвых, может исполнить всякое человеческое желание (5). Слава сына именно в том и заключается, что он признается и почитается как существо, которое может творить то, чего не может, но хочет человек. Целесообразная деятельность, как известно, описывает круг: в конце она возвращается к своему началу. Но чудесная деятельность отличается от обыкновенного осуществления цели тем, что она осу­ществляет цель без помощи средств, создает непосредствен­ное единство желания и исполнения и, следовательно, описывает круг не по кривой, а по прямой, то есть по крат­чайшей линии. Круг по прямой линии есть математическое изображение и символ чуда. Насколько нелепа попытка построить круг по прямой линии, настолько же нелепо же­лание объяснить чудо путем философии. Чудо так же бес­смысленно, недопустимо для разума, как немыслимо, например, деревянное железо или круг без окружности. Прежде чем толковать, возможно ли чудо, надо доказать, возможно ли мыслить чудо, то есть мыслить немыслимое. Человек считает чудо возможным потому, что чудо носит характер чувственного события, и разум человека обольщается чувственными представлениями, скрываю­щими за собой противоречие. Например, чудесное превра­щение воды в вино свидетельствует, в сущности, о том, что вода есть вино, т. е. тождество двух абсолютно проти­воречивых предикатов или субъектов; ведь в руке чудо­творца нет различия между обеими субстанциями, и пре­вращение есть только видимое проявление тождества вещей противоречивых. Превращение прикрывает проти­воречие, так как у нас является естественное предста­вление изменения. Но это не есть постепенное, естествен­ное, так сказать, органическое изменение, а изменение безусловное, невещественное, чистое творение из ничего. В таинственном, роковом акте чуда, в акте, делающем чудо чудом, вода становится вином внезапно, а это равно­сильно заявлению: железо есть дерево, или деревянное железо. Действие чуда (а чудо мгновенно) не есть действие мыслимое, так как оно уничтожает начало мыслимости, но в то же время оно не есть объект чувства, объект дейст­вительного или только возможного опыта. Правда, вода и вино — объекты чувства; я вижу и воду, и потом вино; но самое чудо, внезапно превращающее воду в вино, не есть естественный процесс, не есть объект действительного или только возможного опыта. Чудо есть дело воображе­ния — поэтому оно так и удовлетворяет чувство; ведь фантазия есть деятельность, соответствующая сердцу, раз она устраняет все удручающие чувство границы и законы и объективирует непосредственное, безусловно не­ограниченное удовлетворение самых субъективных жела­ний человека (6). Сердечность составляет существенное свойство чуда. Чудо производит возвышенное, потрясаю­щее впечатление, поскольку оно выражает силу, перед которой ничто не может устоять — силу фантазии. Но такое впечатление заключается лишь в преходящем дейст­вии чуда, а длительное существенное впечатление есть впечатление душевное. В момент воскрешения дорогого мертвеца окружающие родственники и друзья ужасаются, пораженные необычайной, всемогущей силой, возвра­щающей жизнь мертвым. Но впечатления чудесной силы быстро сменяются, и в то самое мгновение, когда мертвый воскресает, когда чудо свершается, родственники уже бросаются в объятия воскресшего и со слезами радости ведут его домой, чтобы отпраздновать там душевный праздник. Чудо исходит из глубины души и в нее возвра­щается. Происхождение чуда видно даже по его изобра­жению. Только задушевный рассказ соответствует чуду. В рассказе о величайшем чуде — воскрешении Лазаря — нельзя отрицать задушевного сердечного тона легенды (7). Чудо задушевно, сердечно именно потому, что оно удо­влетворяет желания человека без труда, без усилия. Бездушный, неверующий, рационалистический труд ста­вит существование человека в зависимость от целесооб­разной деятельности, обусловленной в свою очередь изу­чением объективного мира. Но чувство не интересуется объективным миром; оно не выступает дальше себя и выше себя, оно блаженно в себе самом. Своеобразие северной культуры, северного начала самоотчуждения одинаково чужды душе. Дух классицизма, дух культуры есть дух объективный, ограничивающий самого себя законами, определяющий чувство и фантазию созерцанием мира, необходимостью и истинной природой вещей. На место этого духа с появлением христианства выступила неогра­ниченная, безмерная, исключительная, супранатуралистическая субъективность — начало, по самому существу своему противоположное принципу науки, культуры (8). С появлением христианства человек потерял способность и желание вдумываться в природу, вселенную. Пока существовало истинное, нелицемерное, неподдельное, ис­креннее христианство, пока христианство было живой, практической истиной, до тех пор и совершались дейст­вительные чудеса, и они совершались необходимо, так как вера в мертвые, исторические, прошлые чудеса есть вера мертвая, первое начало неверия, или, лучше, первый и по­тому зыбкий, непрочный, робкий признак, что неверие в чудеса уже начинает просачиваться. А там, где совер­шаются чудеса, все определенные образы расплываются в тумане фантазии и чувства, там мир и действительность перестают быть истиной; там лишь чудодейственная ду­шевная, то есть субъективная, сущность считается за подлинную, действительную сущность. Человек чувства непосредственно, помимо своей воли и мысли, считает силу воображения высшей деятельно­стью, деятельностью бога, творческой деятельностью. Собственное чувство кажется ему непосредственной исти­ной и авторитетом; он видит в нем нечто самое истинное, самое существенное; он не может ни отвлечься от своего чувства, ни возвыситься над ним. Воображение кажется ему такой же истиной, как и его чувство. Фантазия или сила воображения (их различие не играет здесь роли) кажутся ему иными, чем нам, людям рассудка, считающим это созерцание не объективным, а субъективным. Фанта­зия для него тождественна с ним самим, с его чувством, и как тождественная с его сущностью, кажется ему существенным, объективным, необходимым созерцанием. Мы считаем фантазию произвольной деятельностью, но человек, не усвоивший принципа культуры, основ миросозерцания, парящий и живущий исключительно в своем чувстве, видит в фантазии деятельность непосредственную, непроизвольную. Объяснение чудес из чувства и фантазии кажется многим в наше время объяснением поверхностным. Но подумайте хорошенько о тех временах, когда люди ве­рили в живые, настоящие чудеса, когда реальность и бытие внешних вещей еще не являлись священным символом веры, когда люди были настолько далеки от созерцания действительного мира, что ежедневно ждали светопреста­вления и жили только надеждою на жизнь небесную, то есть воображением; ведь каково бы ни было небо, но пока они жили на земле, оно могло существовать для них только в их воображении. Но тогда это воображение было не воображением, а действительной, вечной, исклю­чительной истиной, не пустым праздным средством само­утешения, а практическим, определяющим поступки нрав­ственным принципом, в жертву которому люди с радостью приносили действительную жизнь, действительный мир со всеми их прелестями. Если перенестись мысленно в те времена, надо самому быть очень поверхностным, чтобы признать это психологическое объяснение чудес поверх­ностным. Нельзя возразить, что ведь эти чудеса совершались перед лицом целых собраний, ни один из присутст­вующих не был в полном сознании, все были насквозь проникнуты напряженными, супранатуралистическими представлениями и ощущениями, всех воодушевляла одинаковая вера, одинаковая надежда и фантазия. Кто не знает о существовании таких общих видений, присущих главным образом людям, замкнутым в себе, живущим тесным кружком? Но пусть думают, как хотят. Если объя­снение чудес из чувства и фантазии поверхностно, то в этом виноват не автор, а сам предмет — чудо. Если мы вни­мательно рассмотрим чудо, мы убедимся, что оно выражает собою не что иное, как волшебную силу фантазии, кото­рая без возражений исполняет все желания сердца (9).

Примечания.

1.Лютер, ч. XV, стр. 282; XVI, стр. 491—493.

2.«Бог всемогущ; а кто имеет веру, тот есть бог». (Лютер, ч. XIV, стр. 320). В другом месте Лютер прямо называет веру «твор­цом божества»; конечно, он тут же, что необходимо с его точки зре­ния, ставит ограничение: «не потому, чтобы вера придавала что-нибудь к вечной божественной сущности, а потому, что в нас творит она нечто новое» (ч. XI, стр. 161).

3.Эта вера так существенна для Библии, что без нее Библия не может быть понята. Место из второго послания апостола Петра (3, 8) не говорит, как видно из текста всей главы, о скорой кончине мира, ибо у господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день; и мир поэтому уже завтра может перестать су­ществовать. Вообще в Библии ожидается и предсказывается очень близкий конец мира, хотя и не определяется ни дня, ни часа; только лжец или слепец может отрицать это. См. об этом также соч. Люцельбергера. Поэтому религиозные христиане верили почти во все времена в близкую кончину мира — Лютер, например, часто говорит, «что судный день близок» (например, ч. XVI, стр. 26) — или они, по крайней мере, в сердце своем желали конца мира, хотя из благоразумия и не старались определить, близок он или нет (см., например, Августин, De fine saeculi ad Hesychium, гл. 13).

4.1. Моис, 18, 14.

5.«Для целого мира невозможно воскресить мертвого, но для господа Иисуса это не только возможно, но не требует ни усилия, ни труда... Христос сделал это во свидетельство, что он может и хочет спасти от смерти. Он не делает этого всегда и для вся­кого... Довольно и того, что он совершил это единожды, а прочее бережет для судного дня». (Лютер, ч. XVI, стр. 518.) Положитель­ное, существенное значение чуда состоит поэтому в том, что божественная сущность не что иное, как сущность человеческая. Чудеса подтверждают, скрепляют учение. Но какое учение? Именно то учение, что бог есть спаситель людей, избавляющий их от всякой нужды, то есть он есть существо, отвечающее потребностям и желаниям человека, следовательно, существо человеческое. Что бого­человек выражает лишь словами, то фактами наглядно подтвер­ждает чудо.

6.Конечно, это удовлетворение — что подразумевается, впро­чем, само собой — является ограниченным постольку, поскольку оно связано с религией и верою в бога. Но это ограничение на самом деле не есть ограничение, так как сам бог есть неограниченная, абсолютно удовлетворенная, в себе насыщенная сущность челове­ческого чувства.

7.Легенды католицизма — конечно, только лучшие и дей­ствительно душевные — представляют как бы эхо основного тона, господствующего в этом новозаветном повествовании. — Чудо можно бы еще определить как религиозный юмор. Католицизм в особен­ности разработал чудо с этой его юмористической стороны.

8.Особенно характерно для христианства — и это есть попу­лярное доказательство всего сказанного — что только язык Би­блии, а не язык Софокла или Платона, следовательно, только неопределенный, не подчиненный законам язык чувства, а не язык искусства и философии, до сих пор считается языком и откровением духа божия в христианстве.

9.В основе некоторых чудес действительно лежит физическое или физиологическое явление. Но здесь речь идет только о религиозном значении и происхождении чуда.